ИЖОРЦЫ

ИЖОРЦЫ, и ж о р а (самоназв.), к а р ь я л я й н, изури. Численность в Рос. Федерации 449 чел. Говорят на ижорском яз., к-рый имеет 4 диалекта: сойкинский (на Сойкинском п-ове), нижнелужский, характеризующийся наличием водского субстрата, вост. или хеваский (в Ломоносовском р-не) и оредежский, на к-ром, в отличие от остальных, не сказалось воздействие фин. яз. Диалект И., живших на Карельском перешейке, остался неизвестным. Письменный язык (на лат. алфавите) функционировал в 1930-е гг. Живут преим. в сев.-зап. части Ленинградской обл. Ббльшая часть остальных И. живёт в Эстонии. Общая числ. в пределах быв. СССР — 820 чел.

И., выделившиеся в кон. 1-го — нач. 2-го тыс. из южно-карельских племён (см. Карелы), заняли юж. часть Карельского перешейка и земли по берегам pp. Невы и Ижоры. Отсюда они в 11—12 вв. продолжали постепенно продвигаться на 3., достигнув берегов рек Луги и Наровы. И. расселялись чересполосно с водью и славянами. Ранние сведения об И. скудны, архео-логич. раскопки не обнаружили древних ижорских захоронений; наиб, ранние ижорские могильники датируются 13—14 вв., причём открыты они лишь в вост. части ареала. Видимо, старая форма погребального обряда (возможно, наземная) не позволила сохраниться более ранним захоронениям. В письменных источниках впервые в 1220 в хронике Генриха Латвийского названы Ижорская земля («Ингариа») и жители её — ингры («ингарос»). В рус. летописях 1241 упоминается старейшина ижорян Пелгуй (или Пелгусий), к-рый сообщил Александру Невскому о высадке шведов на берегах Финского залива.

В рус. хрониках И. упоминаются, вероятно, и под собирательным термином «чудь», относившимся, в частности, к нас. прилужских и принаровских земель. Терр. расселения И. вошла, вероятно, в 12 в. в состав Новгородской Республики, что определило дальнейшие судьбы этого народа, в частности то, что у И. не сложилось собстнгнной государственности. Принадлежность к Новгороду определила мощное воздействие на И. слав, культуры. Это отразилось на принятии И. христианства в православной форме. Несмотря на христианизацию, И. продолжали соблюдать многие языч. обряды и поклоняться старым богам, на что, в частности, жаловался Новгородский митрополит Мака-рий даже в 16 в. Тем не менее, в 17 в. И., так же как и ост. православное нас. Ингрии, ушли с исконных земель, когда после Столбовского мира швед, король предпринял попытку обратить нас. завоёванной Ингрии в лютеранство. После того как Ингрия была возвращена России (1721), ббльшая часть И. вернулась на прежние места обитания, однако часть осталась в Новгородчине, на Оредеже. Какая-то часть И., оставшихся в Ингрии после Столбовского мира, была всё же обращена в лютеранство, она утратила свою этнич. принадлежность и постепенно слилась с фин. нас., заселившим в ходе 17 в. опустевшие земли (см. Финны ингерманландские). В сер. 19 в. И. насчитывалось 17 тыс. чел., в 1926— 16,1 тыс. чел.

Осн. роль в сокращении числ. И. сыграли ассимиляционные процессы. Этнич. самосознание и разговорный ижорский яз. устойчиво сохранялись на С.-З. Ингрии (Кингисеппский р-н), в то время как в центр. Ингрии (Ломоносовский р-н) язык сохранился лишь в неск. деревнях по р. Коваши. И., жившие на Карельском перешейке, растворились к 20 в. среди местного нас., в поселениях на р. Оредеже в сер. 20 в. лишь неск. чел. помнило ижорский яз. Лишь 36,8% всех И. считает родным свой нац. яз. Рус. яз. назвали родным 51,8% И. и ещё 37,8% им свободно владеет. Определённую роль в этом процессе сыграло школьное образование на рус. яз. Кроме того, И. в известной мере причисляли себя к русским, исходя из конфессиональной принадлежности, в 1940—50 И. старались записаться русскими. Это объяснялось стремлением отделить себя от местного фин. нас., к-рое в послевоенные годы было прак- тически лишено права жительства в этих местах.

И. искони занимались с. х-вом. С.-х. инвентарь не отличался от того, к-рым пользовались местные рус. и водские крестьяне. Малоземелье и ограниченность пастбищно-сенокосных угодий не позволили развиться товарным формам с. х-ва, однако часть с.-х. продукции шла на Петербург, рынок. На морском побережье, в частности на Сойкинском полуострове, И. занимались рыболовством. Лов вёлся преим. зимой, рыбу (салаку и корюшку) продавали через перекупщиков в Петербург. При всей тяжести рыбацкого труда и бытовых условий (жили на льду в дощатых будках и т. п.) рыбная ловля приносила неплохой доход. В целом населению всё же приходилось искать дополнительные заработки. Девушки нанимались на ткацкие фабрики в Нарву, летом многие ходили работать на огороды нем. колонистов под Копорье, нанимались в прислуги в городах — в столице, в Кронштадте и др. Мальчиков посылали искать места подпасков в богатых деревнях, где им платили за работу обычно зерном.

Были развиты ремесла: на продажу изготовлялись колеса, телеги, сани, прялки и т. п., работали гончары и плотники, однако нигде эти занятия не приобрели форм кустарной пром-сти. Нек-рые богатые дворы, имевшие по неск. лошадей, занимались перекупной торговлей или извозом. Мужчины уходили на работу на фабрики и заводы в Петербург. Это способствовало в известной мере развитию городских влияний, а также освоению рус. языка и, в итоге, ассимиляционным процессам.

По внеш. облику ижор. деревни не отличались от местных рус. и водских, преобладали рядовые и кучевые поселения, постройки также были вост.-слав, типа. Дома строились на тщательно выложенном фундаменте, рассчитанном на местные почвы с высоким стоянием грунтовых вод. При этом сохранялись архаич. формы конструкции крыш на накладных стропилах-курицах, соломенные кровли с длинными притисками, предохранявшими крышу от ветра.

Старинной формой была П-образная связь построек, позже она сменилась двухрядовой связью дома и двора. В 1930-е годы стали появляться постройки однорядного типа, в к-рых скотный двор примыкал к торцу жилища. Кроме помещений для скота и сараев, стоявших вместе с домом, отдельно ставились баня (кюлю) и клеть (айтта), а также рига с печью и гумном, где сушили и молотили хлеб.

Жилище состояло обычно из двух изб (пертти) и сеней (эукши), у бедноты оно было двухкамерным (изба и сени). У И. долго сохранялись курные печи. На Сойкинском п-ове даже в кон. 19 в. почти все избы топились по-чёрному. При этом печи выкладывались очень тщательно, дымоход делали с несколькими оборотами, и печи долго хранили тепло. В 1920-е годы встречались еще печи с подвесным котлом на шестке, столь характерным для прибалтийско-финских народов. При этом были уже и такие рус. печи, где шесток был превращен в плиту с подтопком. По диагонали от печи находился чистый угол, там стоял стол и висели иконы. В прошлом крест, жилища этих мест отличались наличием внеш. декора: ветровыми досками с резьбой, резными наличниками окон, ставнями, расписанными многоцветными узорами. В наше время жилища стали просторнее, нередко в них встречается не симметричная, а анфиладная планировка. Появились просторные застеклённые террасы, стали совершенствоваться способы отопления и освещения, появились газовые плиты и т. д. Топка по-чёрному устойчиво сохраняется лишь в банях; это в известной мере объясняется тем, что в них коптят рыболовные снасти.

Ижорки в старинной одежде аануа.

У И., также как у води, длительно удерживалась этнич. особая жен. одежда. В прошлом она имела существенные локальные различия, восходившие, видимо, к племенному делению. Известна архаичная форма одежды у центр. И. в р-не Ковашей. Она состояла из рубахи (рятсиня) и несшитой наплечной одежды. Рубаха была своеобразного покроя: верхняя часть — из двух оплечий, соединённых сзади вставкой, а спереди двумя обшивками по сторонам нагрудного разреза. Оплечья и рукава рубахи почти сплошь покрывались вышивкой геометрического характера, в мягких пастельных тонах. Поверх рубахи надевались два полотнища на лямках, одно — на правое, другое на левое плечо. Верхнее (аануа) закрывало весь корпус, наподобие сарафана на одной лямке, распашного на левом боку. На этом месте рубаху закрывало нижнее полотнище — хурстуксет. Сохранились отрывочные сведения, что аналогичные формы одежды в прошлом встречались на Карельском перешейке у местных финнов-эвримейсет. Передники на лямке (хурстут) сохранялись также в одежде нек-рых групп финнов в Вост. Финляндии (приходы Руокалахти, Ран-таъярви, Йоутсено).

На голове женщины носили полотен-чатый головной убор — сапано. В старинных формах он имел длинный конец, спускавшийся по спине до подола одежды, потом он стал короче, ближе к местным формам сороки. Одежда-аануа сохранялась в центр. Ингрии почти до конца прошлого века. В свое время И., видимо, принесли этот тип одежды на берега Луги. Об этом свидетельствует то, что у кревингов (в Латвии), восходящих к води, переселенной с ниж. Луги, до сер. 19 а. сохранилась одежда типа аануа. На ниж, Луге у И. (как и води) во 2-й пол. 19 в. распространилось ношение с рубахой несшитой юбки-хурстут, к-рая была по типу близка русской поневе. С течением времени, в кон. 19 в. И. перешли к ношению одежды рус. типа — сарафану на лямках из синей нанки («китайки»). Своеобразие сохранилось в формах головного убора и нек-рых декоративных элементах.

Ижорка в сарафане-синаппо.

В нач. 20 в. .появились гор. формы одежды — юбки и кофты из ситца. Одежда И. в её архаич. формах позволяет проследить нек-рые общие черты с одеждой привыборгской корелы, позднее испытавшей финское влияние, в ней можно увидеть также нек-рые вост. влияния, идущие из Поволжья (украшения раковинами каури, серьги «?»-образной формы и т. д.). Отмечаются и нек-рые старые слав, влияния, в частности височные кольца. Обществ, отношения ижор. нас. изучены мало. В целом до крестьянской реформы 1861 они развивались в рамках крепостного права, причем сохранялась крестьянская община.

Семейная обрядность испытала определенное воздействие местного рус. нас. и влияние православной церкви. При этом в свадебном обряде долго сохранялись архаичные элементы символики, связанной с ритуальным переходом невесты из рода отца в род жениха. Венчание в церкви происходило обычно перед переездом в дом жениха и свадебным пиром. По нек-рым сведениям, невеста не садилась за стол, а стоя кланялась гостям, предлагая им пить и есть. Длительно сохранялся обряд раздачи молодой подарков родне жениха, к-рый в прошлом носил ритуальный характер и определял её право войти в новую родню. С течением времени этот обряд был совмещён со сбором подарков и денег для молодых. Характерной чертой ижор. свадьбы были причитания невесты. Во время варки пива для свадьбы и выпечки свадебного каравая исполнялись ритуальные песни. В доме жениха ритуальные песни исполнялись при его мытье в бане в канун свадьбы и при обувании перед отправлением за невестой. В ходе свадебного пира пели особые песни, поучающие молодых, как вести себя в семейной жизни. Сохранялся обычай посещения роженицы замужними женщинами, приносившими ей различные угощения и подарки «на зубок» новорожденному. Похоронный обряд совершался по церковным нормам, однако при этом соблюдалось множество магич. обрядов и действий, связанных со старыми представлениями о загробной жизни. В гроб покойнику клали шерстяные вожжи, т. к. предполагалось, что в поездке на кладбище он сам правит лошадью. В могилу при погребении опускали запас еды — хлеб, мясо, горох. На могиле принято было причитать, что делали проф. плачеи.

Ижор. кладбище имело своеобразный вид и напоминало о древних священных рощах И.: на кладбище ничего не трогали, войти и выйти с него можно было лишь одной дорогой. На могилах ставились кресты, на к-рые вешали небольшие полотенца с вышитыми на них именами покойников. Дохрист. верования и представления сохранились у И. весьма устойчиво. Верили в разл. духов, в частности домового, охранявшего двор крестьянина и его семью, духа-покровителя домашнего скота, «рижника», обитавшего в риге, и «банника», жившего в бане. Предполагалось, что нек-рые из этих духов воплощались в змей (вероятно, это были ужи), их было принято прикармливать, если они поселялись во дворе. Сохранялось почитание священных рощ, отд. деревьев, источников и камней, им приносили в жертву первое зерно нового урожая, молозиво после отела коровы и т. п. Из календарных праздников особенно почитались Петров (29.06), Ильин дни (20.07), а затем день Флора и Лавра (18.08).

Эти праздники, как и у окрестной води, носили обществ, характер, на них варили вскладчину пиво и устраивали пир в одной из больших деревен. риг, к-рую тщательно убирали и украшали. Ильин день связывался в нар. представлениях с плодородием земли, поскольку Илья «посылал» дождь, он был покровителем земледелия. В нек-рых деревнях долго сохранялись жертвоприношения в Ильин день. Так, в Орлах на Ильин день резали барана, голову и внутренности бросали в реку, чтобы водяной не брал потом человеч. жертвы, мясо барана съедали всем обществом. На день Флора и Лавра пекли особый хлеб, в центр его клали яйцо. Яйцо потом получал человек, отвечавший за выпас лошадей, а хлеб скармливали по кусочку домашнему скоту. Известен также особый т. н. бабий праздник, на к-рый не допускались мужчины. Магич. обряды этого праздника должны были обеспечить плодородие.

Из духовного наследия И. особенно интересны и ценны песни, к-рые были собраны и записаны в основном в конце прошлого века преим. фин. фольклористами. В ижор. деревнях на Сойкинском полуострове были записаны руны о Куллерво, составляющие особый цикл Калевалы. Среди И. еще недавно жили выдающиеся певцы-импровизаторы, такие как Антроп Мельников и знаменитая Ларин Параска, сохранившая в памяти ок. 32 тыс. стихов — 1343 песни. Наряду с нар. ижор. песнями у И. широко было принято исполнение и рус. песен, к-рые вошли даже в число обрядовых (в частности, свадебных).